У каждого десятилетия – свой звук, цвет, запах, фактура, освещение, лица, глаза, способ чувствования. И нырять в эти «воды» – увлекательнейшее занятие. Это и есть для меня история. Не приноравливать прошлое к себе, а ощущать его поток как свой. Без чувства истории в ее подлинности (а это трудно: каждый режим переписывает историю «под себя») мы не люди и уж точно – не страна.
Меня когда-то серьезно «воспитала» пьеса Стоппарда «Аркадия», где действие происходит в одной и той же комнате английской усадьбы начала ХIХ и конца ХХ века. И там однокашник Байрона Септимус Ходж говорит своей ученице Томасине: «Мы всё время pоняем и подбиpаем. Мы словно пyтники, котоpые несyт в pyках всю свою поклажy – что выpоним мы, то подбеpyт идyщие за нами. Пyть долог, а жизнь коpотка. Мы yмиpаем в пyти, но пyть лишь один, так что ничего не исчезает. Утpаченные пьесы Софокла дойдyт до нас по частям, или кто-нибyдь напишет их на дpyгом языке. Не дyмаете же вы, моя юная леди, что если бы все тpyды Аpхимеда сгоpели вместе с Александpийской библиотекой, мы бы сейчас не имели даже... нy хотя бы штопоpа...»
Марина ДМИТРЕВСКАЯ

История? Разумеется, я знаю, с чего она началась, эта моя история. С трёх или четырёх вещей, некоторых из которых уже давно нет на свете, но которые живут во мне и будут жить столько же, сколько буду жить я, помнящий их и благодарный им за то, что они были в моей жизни.
Бабушкин дом. Дом, который купил и достраивал мой дед, которого я никогда не видел живым, – он умер через тринадцать лет после войны, все эти тринадцать лет промыкавшись по госпиталям и санаториям. Так вот, в этом доме, в спальне, над кроватью, где я спал в детстве, висело кольцо. Оно было вбито прямо в потолок, огромными гвоздями, так, что в это кольцо можно было продеть ножку от стула и, держась за неё, висеть несколько минут и болтать ногами. И никуда бы это кольцо не делось – такие были гвозди. Позже я понял, что когда-то на это кольцо вешали люльку – кроваток для детей тогда ещё не было – и они засыпали вот в таких люльках...
Что ещё? Разумеется, фотография прадеда.
Жёлтая, с помятыми уголками. Прадед снят на ней в форме солдата царской армии, с винтовкой, котелком, ещё какими-то непонятными мне предметами. На обороте – надпись: «Фотография братьев Козловых, угол Дворянской и Предтеченской». Больше от него ничего не осталось, только эта фотография. Ну и, конечно, полевая сумка. Кажется, из брезента или чего-то очень похожего на него, с ремешком. Дедовская. С войны. Вот она, увы, не сохранилась, о чём я до сих пор страшно жалею, потому что не сохранилась благодаря мне, заигравшему её в детских играх. Вот это и есть моя история, которая смотрит на меня откуда-то издалека, но и совсем с близкого расстояния – ближе, чем протянуть руку – подсказывает, ждёт, предостерегает, советует...
Михаил ПЕРЕПЁЛКИН

Человек невозможен без рефлексии по поводу истории. В своем сознании мы неизбежно сопрягаем прошлое, настоящее и будущее. Как известно, через две точки можно провести только одну прямую. Через точку настоящего и удачно найденную точку в прошлом только и можно будет провести надежную прямую, продолжение которой будет обретенным верным маршрутом следования в пока непонятное нам грядущее.
Сергей ГОЛУБКОВ

История – это лишь то, что можно рассказать. Это траектория полета или падения. Страсти или страха. Маршрут движения или неподвижности. Это присвоение прошлого, которое якобы стало твоим настоящим и грозит стать твоим будущим. Иногда история – это наука. Но чаще – текст, всякий раз переживаемый заново, перевираемый заново, чтобы стать хотя бы художественной правдой.
Сергей ЛЕЙБГРАД

История – одно из 9-ти эллинских искусств, которое претендовало стать наукой, но не уверен, что стало – хотя бы потому, что "кто контролирует прошлое, тот контролирует будущее" (Big Brother в "1984").
Сам я начинал как историк (Византии), но г-н Дракон не позволил мне спокойно заниматься этой наукой (я был с его точки зрения неправильно женат – на мексиканской троцкистке). Пришлось отвлечься на практическую историю – поучаствовать в его, Дракона, усекновении на одну голову. Это была прекрасная история! надеюсь, что она не кончилась. А к истории Византии мне вернуться не пришлось, чего немного жаль.
Владимир ПРИБЫЛОВСКИЙ

Что я могу сказать об Истории? Что знает муравей об устройстве леса, конденсатор об устройстве радиоприемника, даже кривошипно-шатунный механизм о железнодорожной сети. Я, как старый агностик, могу сообщить только, что я раб и жертва Времени, а, стало быть и одного из его инструментов – Истории.
Сергей МИШИН, архитектор

История – это взгляд победителя на события. Именно поэтому она не предсказуема. Каждый победитель пишет всё заново в зависимости от своего мировоззрения и идеологичечких предпочтений. Представьте, к примеру, если б не дай Бог победил Гитлер. Какой была бы история России???
Борис НЕМЦОВ

История для меня – это моя жизнь, судьба страны и предания мира.
Александр ВАСИЛЬЕВ

История России груба и впечатляюща, как пощёчина. Сначала думаешь, что ты умнее её. Но стоит единый раз отнестись к ней серьёзно, без дураков, как она превращается в страсть, в единую веру, непознанную и неоткрытую. В твою «библию», в твоё «евангелие»... – «нет и не было иной истории кроме российской» – сердце твоё кипит и ищет себе излияния. Ибо ты есмь человек и история рода твоего суть сила твоя. «Русский – не пей...¬» Да как же мне, мать вашу, не пить, когда боль такая от стыда и от знания, что хоть за границу беги.
Профессор ЛАВРОШАРОВ
(он же – Роман Самсонов, преподаватель основ истории в 3-4 классах Самарской государственной областной академии (Наяновой) – СГОАН)

История – это не всегда справедливое сито, через которое одни события и люди попадают в Вечность а другие – нет.
История – это умный советчик, помогающий понять что с тобой и вокруг тебя происходит.
История – это «вторая смерть», не дающая прошлому претендовать на будущее. Вот не сделали нормального музея сталинской эпохи и Сталин снова актуальная фигура...
Марат ГЕЛЬМАН

История – это условное прозвище той оптики, сквозь которую господствующая идеология смотрит на прошлое, бесконечно переизобретая его.
Константин ЗАЦЕПИН

История как реальность еще более уходит во тьму там, где загорается свет экрана, предлагающего чистую игру воображения на избранную историческую тему. Но подобия и симуляции образов реального в формате фильма затрагивают, тем не менее, все наши чувства, причем одновременно, так что позволяют буквально ощутить «живое» присутствие истории. И эта новая её медиажизнь научает человека общению с историей, пожалуй, более, чем это удавалось другому медиа – книге. Тем не менее, книга сохраняет право на знание истории, являя её в письме как последовательность знаков-символов, играя на несоответствии между реальным течением истории и средством её закрепления, превращая историческое повествование в символ, так что различение вещи (образа) и смысла истории становится условием её познания и передачи.
Елена БОГАТЫРЁВА